Случай четвёртый. Марки. В декабре 1988г я работал в составе спасательного отряда «Каскад» в Ленинакане (теперь г. Гюмри). Мы вели спасательные работы на улице Свердлова, на улице Ленинградской, и у площади Звезды. Первый «наш» дом, пятиэтажка - был, как бы положен под пресс: одна половина практически целая, а вторая - … просто куча серого туфа, всякого мусора и бетонных плит.
Говорят, жили в этом доме богатейшие люди. Вообще, сами армяне утверждали, что в Ленинакане люди жили более зажиточно, чем в столице. Наш отряд располагался возле гостиницы «Ширак», в нескольких палатках. Обычно - буржуйки мы растапливали клавишами от пианино и роялей, всяких «Стейнвеев», «Беларусей» и прочих, а постоянно топили - дубовым, буковым паркетом. Вообще, я обратил внимание - армяне чрезвычайно музыкальный народ, поскольку разбитых инструментов на развалинах было очень много. Очень много в квартирах было и книг, хотя 99, 9% из них на армянском языке.
Мы работали в две смены. И периодически менялись сменами, потому что приходилось и дежурить. Неподалёку, за нашими спинами, обычно стояли уцелевшие жильцы и родственники. Днём, потому что ночью был комендантский час.
Комендантский час, то есть запрет жителям передвигаться ночью по городу - был якобы в целях профилактики от мародёров. Хотя настоящие мародёры во всю мощь «трудились» днём - на базах, складах: везде, куда поступала помощь для пострадавших. Мы ведь позже - несколько дней отработали и в качестве грузчиков на базе - хорошо видели: куда и как «распределялась» помощь для пострадавших.
На развалины дома приходила и милая, приятная женщина, директор крупнейшего комиссионного магазина, тоже жившая в этом доме. Женщина сказала, что она была сравнительно небогатой. Мы потом отрыли ей люстру из её гостиной - стоимостью 15 000руб., советских. После того, как закончили поиск людей. Жаль, люстра была повреждена - ведь женщина действительно была очень доброй. Она даже не стала забирать все свои варенья, соленья, а отдала это всё нам… И вообще, большинство армян относились к нам очень тепло.
На третью или четвёртую ночь - я нашёл несколько альбомов с марками. Их собирал, как потом оказалось,- самый богатый жилец этого дома, старик с красивой фамилией Казарян. В России аналог: Казарский.
Так нам рассказывал какой-то крупный писатель, его сосед. Писатель три или четыре дня ходил к нам, всё просил отрыть шкаф в прихожей - чтобы достать пальто с партбилетом. Он был коммунистом, этот писатель.
А мы в первую очередь искали людей,- живых или мёртвых. Хотя - разве кто мог долго продержаться в развалинах, при 20-градусном морозе… Мёртвые были очень похожи на манекены - все в страшных, неестественных позах, с блестящей розовой кожей. Ведь смерть застала людей не просто внезапно, не в кровати,- а днём, в гостиной, на кухне, за столом и тд. В гробы они не помещались: приходилось ломать им руки, ноги. Часто на глазах у родных. Обычно трое-четверо ребят заслоняли это страшное «зрелище» от любопытных мальчишек.
Особенно трудно было ломать конечности у тел крупных людей: их крупные, застывшие ноги были прочнее дерева. Применять инструмент - мы тоже не могли: ведь помещали тело в гроб на глазах у родственников. Тяжело было не только морально, но и даже просто физически. И треск тоже был вполне отчётливо слышен...
Я сам до сих пор не могу вспоминать это без душевных страданий, особенно когда представляю себя со стороны. -Ломать ноги тела матери на глазах у сына... - Как же тяжело было им,- сыновьям, отцам, матерям!!!
Но в любом случае, для нас несравнимо важнее были - даже тела жертв землетрясения, а не партбилеты.
Где-то на пятый-шестой день мы добрались до писательской квартиры,- в смысле: до места, где вперемешку с кусками туфа и бетона - были и вещи, предметы из его квартиры. Удачно: в том месте плиты перекрытия сложились шалашиком. Пальто с партбилетом уцелело, но рядом была тумбочка. Писатель очень боялся подойти к ней - рядом практически на соплях висела стена, (а на её подоконнике - крутая японская магнитола, кажется «Панасоник», ценой тыщи две минимум, в комиссионке).
Я сам подошёл к тумбочке, забрал содержимое. Отдал писателю его три или четыре сберкнижки - он ушёл без партбилета. Больше уже не приходил,- наверняка у него было очень много других проблем, появившихся в результате катастрофы.
А тот богатый старик - собирал марки всю жизнь. Вероятно,- эти марки стоили кучу денег. Я это предполагал, и у меня была возможность оставить их себе. Но тогда мне было наплевать - не только на марки, но и на деньги, золото. Все альбомы: шесть или семь, уже не помню - я, естественно - отдал. Вообще, мы тогда отдавали все деньги, драгоценности, вообще всё ценное - хозяевам или их уцелевшим родственникам. Причём, в основном то, что находили ночью - днём ведь жильцы сами всё забирали.
У меня с тех пор - где-то пылится только тетрадка со старыми армянскими купюрами. Я оставил её себе,- на память. И то только потому, что не смог отдать её - сыну владельца. Купюры ведь тоже, вероятно, собирал тот старик, Казарян. Но я нашёл тетрадь уже после того, как его сын, Александр,- уехал хоронить родителей.
Жаль, что я тогда не смог Александру её отдать. Он больше не возвратился: проживал в Ереване.